Литва и Русь перед битвой на Куликовом поле

  Хорошо известно, что международное положение Великого княжества Литовского — одного из наиболее крупных государств Восточной Европы XIV в. — определялось двумя факторами: наступлением немецких крестоносцев на "языческую" Литву и экспансией литовского боярства на древнерусские земли.

  Конфликт Великого княжества Литовского с Тевтонским Орденом — военно-духовной корпорацией немецких феодалов — именно в XIV в. стал предельно острым. Завершив к началу XIV в. покорение прусских племен, немецкие рыцари поставили перед собой как политическую цель покорение земель, входящих в состав Великого княжества Литовского, выхлопотав на них соответствующие привилегии у императора Людовика баварского (1337 г.). Война с литовцами была войной против "язычников", в которой немецкое рыцарство не считалось даже с теми немногими ограничениями, которые накладывали на ведение войн между христианами нормы средневековой морали, и велась поэтому особенно жестокими методами. В своих действиях крестоносцы комбинировали тактику непрерывных опустошительных набегов с методическим строительством сети укрепленных замков на захваченных территориях. Война на северных и северо-западных границах Великого княжества шла без перерывов в течение десятилетий. Особое усиление наступления крестоносцев источники отмечают к цачалу 60-х годов XIV в., когда объектом их нападений начали становиться главные центры государства — Вильно, Троки, Ковно¹.

  Представляется своеобразным парадоксом, что в этом тяжелом положении, отстаивая само свое существование, Великое княжество сумело одновременно распространить свою власть на огромную территорию, в несколько раз превышавшую его первоначальные размеры. Сопоставляя две стороны развития одного государственного организма, буржуазные исследователи XIX — начала XX в. высказывали мысль, что необходимость дать отпор крестоносцам заставляла его правящие верхи стараться распространять свою власть на все новые территории, откуда можно было бы почерпнуть ресурсы для отпора Ордену².

  Думается, еще большую роль играли потребности литовского боярства как формирующегося господствующего класса раннефеодального государства. Они определяли его особую заинтересованность во внешнеполитической экспансии. Добыча и полон, приобретенные в набегах, приток даней с покоренных земель — все это укрепляло социальные позиции литовского боярства, облегчало ему задачу подчинения свободных литовских общинников, что было делом особенно нелегким в условиях, когда все населецие Литвы поголовно вело постоянную вооруженную борьбу против крестоносцев.

  Этим, однако, объясняются лишь постоянство и активность экспансии, но не причины ее успеха. Думается, правы Г. Ловмяньский³ и И.Б. Греков⁴, связывая успех экспансии литовских феодалов с тем, что литовский политический центр сумел использовать объективно существовавшие в древнерусском обществе тенденции к объединению, подготовленные предшествующим ходом социально-экономического развития. Политическое объединение вело к прекращению феодальных междоусобиц, ограничивало возможности вмешательства враждебных внешних сил (для непосредственно граничивших с Литвой белорусских земель это был прежде всего Орден, для украинских земель — Орда). Успеху литовской феодальной экспансии, как правильно указал В.Т. Пашуто⁵, также немало способствовало то обстоятельство, что эта экспансия часто осуществлялась путем "ряда" — соглашения с местными феодалами древнерусских земель, которым гарантировалось сохранение их традиционных прав и привилегий. Чтобы связать эти земли с литовским центром, великие князья литовские — Гедимин, а за ним Ольгерд — сажали на столы присоединенных княжеств членов литовского великокняжеского рода. Эти князья должны были выплачивать дань великому князю и ходить с местным войском в походы по его приказу. На первых порах, находясь в чуждой им этнической среде, Гедиминовичи и Ольгердовичи выступали как верные проводники великокняжеской воли на занятых землях. В дальнейшем, однако, наступал закономерный процесс их сближения с местной феодальной средой (одним из выражений этого процесса было принятие многими князьями, сидевшими на русских землях, православия) и князья превращались, хотя и в разной степени, в представителей интересов господствующего класса своих древнерусских земель. В этих условиях их сотрудничество с великим князем могло быть успешным, лишь пока феодалы их земель были заинтересованы в политическом сотрудничестве с литовской знатью.

  К середине XIV в. четко определились два главных направления литовской экспансии. Одно — на земли Галицко-Волынской Руси. Здесь экспансия осуществлялась преимущественно частью литовского боярства, объединявшейся вокруг политического центра в Троках и князя Трок Кейстута. На этом направлении литовское боярство столкнулось с польскими феодалами и после ряда польско-литовских войн 40—60-х годов XIV в. земли Галицко-Волынской Руси оказались поделенными между Великим княжеством Литовским и Польским королевством. Другое — на земли Юго-Восточпой и Северо-Восточной Руси, где действовало литовское боярство, объединившееся вокруг сидевшего на великокняжеском столе в Вильно брата Кейстута Ольгерда. Здесь к середине XIV в. экспансия литовских феодалов натолкнулась на противодействие объединительного центра, возникшего на самих древнерусских землях, — Московского великого княжества. Лишь после длительной и напряженной борьбы с ним Ольгерду к концу 50-х годов удалось удержать в орбите своего влияния Смоленск и овладеть главным центром Чернигово-Северской земли в послемонгольский период — Брянском⁶. Дело, однако, не только в том, что в этом районе экспансия литовских феодалов впервые натолкнулась на столь серьезное сопротивление. Более важно то, что объединительной программе, выдвигавшейся иноэтничным центром, была противопоставлена объединительная программа, сложившаяся в самой древнерусской среде. Это не могло не отразиться на настроениях населения подчиненных Литве земель⁷. В этих условиях проблема отношений с Москвой стала одной из главных во внешней политике Великого княжества Литовского.

  Одновременно с распространением власти литовских князей на многие древнерусские земли перед ними в полном объеме вставал вопрос об отношении к Орде и ее власти над этими землями.

  При объяснении успехов литовской экспансии русская и польская историография постоянно подчеркивала, что вхождение тех или иных земель в состав Великого княжества Литовского означало их освобождение от золотоордынского ига. Еще А.Е. Пресняков писал, что переход под власть Литвы "сулил освобождение от татарской власти и постылого выхода"⁸. Однако уже некоторые исследователи выступали с критикой этого положения, как не соответствующего историческим фактам⁹. Из советских исследователей убедительную критику подобных утверждений дал И.Б. Греков. Исследователь показал, что "ордынская держава... добилась установления контроля над всеми русскими землями"¹⁰.

  Разумеется, не следует отрицать того факта, что Великое княжество Литовское, как и Польское королевство, также овладевшее в XIV в. частью древнерусских земель, стремились ослабить зависимость своих владений от Орды, что и приводило к ряду подчас крупных вооруженных конфликтов. Важно, однако, что такие попытки, особенно в то время, когда Орда еще не вступила в стадию упадка, далеко не всегда приводили К удачному результату. Даже польскому королю Казимиру, захватившему в середине XIV в. Галицкую землю, хотя его владения находились наиболее далеко от основных кочевий Орды, не удалось в то время добиться освобождения занятых земель от зависимости. Не случайно в булле 1357 г., адресованной этому правителю, папа Иннокентий VI упрекал его в том, что с отнятых у "схизматиков" земель Казимир уплачивает дань "татарскому королю"¹¹.

  Еще более определенные данные имеются в нашем распоряжении по отношению к русским владениям Гедиминовичей. Так, в жалованной грамоте 1375 г. подольского князя Александра Кориатовича указывалось, что владениям грамотчика не предоставляется иммунитета от уплаты дани в Орду: "коли вси земляне имуть давати дань оу татары, то серебро имеють тако же тии люди дати"¹². Аналогичные указания имеются и в более поздних грамотах сидевших на Подоле литовских князей¹³. Подоле было не единственным литовским владением, выплачивавшим дань монголо-татарам. Ясное указание на это имеется в знаменитом ярлыке хана Тохтамыша 1393 г. великому князю литовскому Ягайлу Ольгердовичу, где читаем: "што межи твоее земле суть кня[же]ния, волости давали выход Белой орде, то нам наше дайте"¹⁴. Круг "княжений" и "волостей", выплачивавших такую дань, можно установить, анализируя тексты ярлыков крымских ханов Хаджи-Гирея (1461 г.) и Менгли-Гирея (1472 и 1507 гг.) великим князьям литовским¹⁵. Как установлено исследователями, формуляр этих ярлыков, следующих одному и тому же образцу, восходит к ярлыку, выданному Тохтамышем великому князю литовскому Витовту в конце 90-х годов XIV в.¹⁶

  Текст таких ярлыков представляет собой перечень земель и волостей, пожалованных ханами великим князьям литовским. Цель выдачи ярлыка Тохтамыша была убедительно раскрыта польским ученым А. Прохаской. Утратив к концу 90-х годов ханский трон и рассчитывая вернуть его с помощью Литвы, Тохтамыш, как будущий хан Орды, дал великому князю литовскому Витовту документ, по которому он отказывался от верховных прав Орды на земли Великого княжества и, следовательно, от получения выхода с этих земель; не случайно в перечне земель в тексте ярлыков подчеркивалось, что они передаются "з выходы и з данми". Рассмотрение помещенного в ярлыках перечня земель и волостей показывает, что "пожалование" Тохтамыша распространялось на территорию позднейших Киевской, Волынской и Северской земель Великого княжества, а также на Подоле. Перечисление в ярлыках географических пунктов, расположенных лишь на этих землях, а отнюдь не всех городов Великого кпяжества, несомненно, связано с тем, что в их "образце" — ярлыке Тохтамыша перечислялись лишь те земли, с которых к концу XIV в. уплачивался выход монголо-татарам. Тем самым становится очевидным, что и в конце XIV в. значительная часть территорий Великого княжества находилась в определенной зависимости от Орды. Для полноты картины следует отметить, что и соглашение с Тохтамышем не привело к полному прекращению уплаты дани с литовских владений. Еще в середине XV в. монголо-татарские "даруги" собирали "ясаки" с целого ряда городов Киевской земли¹⁷. Уплатой выхода обязанности древнерусских земель в составе Великого княжества Литовского по отношению к Орде не ограничивались. Об этом свидетельствует фрагмент мирного договора, заключенного в 1352 г. между Казимиром н Гедиминовичами. Здесь читаем: "Аже поидуть та[та]рове на ляхы, тогда руси (имеется в виду "Русь што Литвы слушает".— Б.Ф.) неволя поити и с татары"¹⁸. Таким образом, еще в середине XIV в. на русских землях Великого княжества лежала повинность высылать войско на помощь монголо-татарским ханам.

  Приведенные факты (их количество можно было бы увеличить) ясно свидетельствуют, что присоединение части древнерусских земель к Великому княжеству Литовскому не привело к их немедленному освобождению от золотоордынского ига. Наоборот, вопрос о ликвидации этой зависимости стоял перед литовскими правителями как важная объективная задача их внешней политики. Приведенные факты вместе с тем говорят о том, что не только в интересующий нас период (середина — вторая половина XIV в.), но и позднее задача в полном объеме решена не была. Объяснение такого положения дел во многом следует искать в том, что литовские правители вместо поисков соглашения с русскими княжествами против Орды постепенно встали на путь поисков соглашения с Ордой против Московского великого княжества. Тенденция к такому сближению ясно проявилась на рубеже 60—70-х годов XIV в., когда Литва попыталась активно воспрепятствовать объединению княжеств Северо-Восточной Руси вокруг Москвы.

  Цели литовской политики по отношению к русскому северо-востоку, как можно их восстановить в последующем ходе событий, в 60-х годах XIV в. заключались в том, чтобы нанести военное поражение Московскому великому княжеству и лишить московского князя владимирского великокняжеского стола. Великокняжеский стол вместе с землями "великого княжения" должен был перейти к зятю Ольгерда тверскому князю Михаилу. В результате Московское княжество утратило бы руководящую роль в Северо-Восточной Руси и в этом районе возобладало бы литовское влияние. Тем самым одновременно была бы устранена потенциальная угроза господству литовских феодалов над белорусскими и украинскими землями.

  Великий князь литовский Ольгерд не случайно попытался добиться этой цели в конце 60-х годов. В 1367 г. началась война Ордена с Новгородом и Псковом, растянувшаяся на ряд лет¹⁹. В результате на время натиск Ордена на Литву ослаб: нападения стали предприниматься реже и без прежнего размаха²⁰. Почти одновременно миром 1366 г. завершился один из этапов борьбы польских феодалов с литовским боярством за галицко-волынские земли, и в последующие годы на польско-литовской границе имели место лишь сравнительно небольшие конфликты²¹. Это позволило Ольгерду собрать для нападения на Москву главные силы Великого княжества: в его походах, по свидетельству летописи, участвовали "вси князи литовьстии", а также князья Твери и Смоленска²². К концу 60-х годов Ольгерд также мог рассчитывать на определенную поддержку его планов со стороны Орды.

  А.Н. Насоновым были раскрыты изменения в отношениях между Ордой и Москвой в 60-х годах XIV в.²³ Одновременно с наступившим в эти годы распадом Золотоордынской державы на ряд сражающихся между собой ханств наблюдается рост самостоятельности Московского княжества, которое, используя противоречия между отдельными улусами, все более решительно стремится подчинить своей власти русские княжества северо-востока. Из них оказать эффективное сопротивление оказались способны лишь те, кто мог опираться на поддержку Литвы (Тверь прежде всего). Стремясь ослабить Москву, объединительная политика которой угрожала основам ордынского господства над русскими землями, фактический правитель наиболее крупного из монголо-татарских ханств темник Мамай должен был оказывать поддержку именно этим княжествам, и на данной основе могло возникнуть сближение между мамаевой Ордой и Великим княжеством Литовским.

  Сближение это наметилось не сразу. Первоначально в Вильне воспользовались начавшимся распадом Золотоордынского государства, чтобы раздвинуть границы Великого княжества на юг. В 1363 г. Ольгерд предпринял поход в бассейн Буга против монголо-татарских князей Хаджибея, Кутлубути и Дмитрия, распоряжавшихся Подолией. После поражения, нанесенного этим князьям литовским войском, в Подолии "Олгирдовым преизволением и с помочью Литовские земли" сели племянники Ольгерда — Кориатовичи²⁴. Хотя, возможно, открытой войны между обоими государствами не было, так как упомянутые выше князья могли быть противниками Мамая, несомненно, литовская активность на юге находилась в противоречии с интересами мамаевой Орды, непосредственно граничившей с Великим княжеством. Характерно, что на это время литовского продвижения на юг пришлось определенное улучшение во взаимоотношениях московских князей с Литвой и ее союзниками: в 1363 г. митрополит Алексей — фактический глава московского правительства в малолетство Дмитрия Донского — ездил в Литву и поставил епископа в Брянске, в июне 1364 г. он посетил Тверь и крестил приведенную туда дочь Ольгерда²⁵.

  Однако тенденция к сближению восточноевропейских государств на почве общей борьбы с Ордой не получила развитая; наоборот, стали намечаться определенные контакты между Ордой и Литвой. Первое свидетельство о таких контактах дает летописная запись под 1365 г.: "Тое же зимы еда из Литвы [к] весне Иляс Коултубузин сын был во Тфери"²⁶. Упомянутый в этой записи Ильяс, сын Кутлубуги²⁷, — несомненно, ордынский посол, ездивший в Литву. То, что посол ехал из Литвы через Тверь, думается, свидетельствует о начавшемся сближении Твери и Литвы с Ордой. Поездка посла, вероятно, не случайно пришлась на тот момент, когда на тверской княжеский стол сел зять Ольгерда Михаил. Еще более ясно тенденция к сближению Литвы и Орды выступает в начале 70-х годов, когда Мамай дал тверскому князю Михаилу ярлык на Владимирское великое княжение. В летописи указывается, что для хлопот о ярлыке Михаил Тверской в 1370 г. поехал в Орду прямо "из Литвы"²⁸. В этом можно видеть косвенное указание, что его поездка в Орду была согласована с Ольгердом. Имеем и более прямые данные об установлении союзных отношений между двумя государствами: по сообщениям орденских хронистов, в битве с крестоносцами на Рудаве в 1370 г. на стороне литовцев участвовали монголо-татарские войска²⁹, которые, по мнению некоторых исследователей, были посланы на помощь литовским князьям Мамаем³⁰.

  Разумеется, совпадение интересов союзников не следует преувеличивать. Характерное указание в летописи, что Михаил Тверской отказался от обещанной ему Мамаем вооруженной поддержки³¹, говорит за то, что тверской и литовский князья не были в то время заинтересованы в слишком широком вмешательстве Орды в ход борьбы за Владимирское великое княжение. Кроме того, и Ольгерд, и Михаил Тверской, вероятно, принимали во внимание ту отрицательную реакцию, которую их прямое сотрудничество с Ордой могло вызвать как у населении русского северо-востока, так и у населения белорусских и украинских земель Великого княжества. В итоге на рубеже 60—70-х годов XIV в. до прямого сотрудничества литовских и ордынских войск дело не дошло. Однако наличие даже частичного соглашения между Литвой и Ордой создавало для московского правительства серьезные трудности.

  Нет нужды подробно излагать события московско-литовской войны 1368—1372 гг., так как их глубокий и всесторонний анализ дан Л.В. Черепниным³². Отметим лишь некоторые основные результаты длительного конфликта. Несмотря на неблагоприятные условия, в которых оказалось Московское великое княжество, литовское наступление натолкнулось на упорное сопротивление московских князей и их союзников, постоянно возраставшее по мере продолжения борьбы. Московское великое княжество не только не отказалось от своих притязаний на руководящую роль среди княжеств Северо-Восточной Руси, но и прочно удерживало за собой основные центры "великого княжения". Успехи Литвы и Твери свелись к захвату лишь некоторых второстепенных центров на его территории. На нападения литовских и тверских войск московское правительство отвечало усиленными контрударами по владениям не только тверского князя, но и Ольгерда. В результате на некоторых направлениях Москва не только сохранила, но и упрочила свои позиции. Сказанное можно продемонстрировать на примере положения, сложившегося в эти годы на землях княжеств бассейна верхней Оки, принадлежавших потомкам черниговских князей. Этот район, лежавший на стыке владений Москвы и Литвы, был объектом постоянной борьбы между ними. Одной из целей выступления Ольгерда было укрепление здесь литовского влияния. В 1368 г. Ольгерд двинулся на Москву именно через эти земли, расправляясь с московскими сторонниками среди местных князей; так, в Оболенске был убит князь Константин Юрьевич Оболенский³³. В ответ на это Дмитрий Донской в 1370 г. "посылал воевать Брянска"³⁴. Об итогах действий московских войск узнаем из жалобы Ольгерда, посланной в 1371 г. константинопольскому патриарху. Московская рать не только отобрала у литовцев Калугу и Мценск, но и нанесла удар по владениям новосильского князя Ивана: его жена, дочь Ольгерда, была захвачена в плен³⁵. В результате в верховских княжествах возобладало московское влияние: в перемирной московско-литовской грамоте 1372 г. старший из мостных князей "великий князь Роман" выступает как один из главных союзников Дмитрия Донского³⁶.

  Все вышеизложенное объясняет, почему после заключения мира Ордена с Новгородом и Псковом в 1371 г., когда третий литовский поход на Москву не привел к успеху, Ольгерд в 1372 г. вынужден был заключить мир с Дмитрием Ивановичем. Оказавшись без литовской помощи, Михаил Тверской одновременно утратил и поддержку монголо-татар, так как в 1373 г. в Орде началась "замятия"³⁷. В результате он вынужден был пойти на соглашение с Дмитрием Московским и "со княжениа с великаго наместникы свои свел"³⁸.

  Такой исход борьбы, означавший фактическое признание руководящей роли Москвы в Северо-Восточной Руси, не мог удовлетворить ни Литву, ни Орду. К сожалению, нам почти ничего не известно о литовско-ордынских отношениях в середине 70-х годов. Лишь некоторые косвенные указания источников позволяют предполагать, что Великое княжество снова попыталось в это время использовать вспышку борьбы между монголо-татарскими улусами для расширения литовского влияния на юге³⁹. Но этот поворот в литовской политике был кратковременным. Уже сообщения летописи о событиях 1375 г. позволяют думать, что к этому времени планировалось совместное выступление Твери, Литвы и Орды против Московского княжества. Отправив весной 1375 г. послов в Орду за ярлыком на "великое княжение", Михаил Тверской отправился "в Литву", где, несомненно, информировал о своих планах Ольгерда и Кейстута. О литовской реакции на его действия красноречиво свидетельствует тот факт, что по возвращении в Тверь, получив в июле 1375 г. из Орды ярлык, тверской князь объявил войну Дмитрию Ивановичу⁴⁰. В последующем рассказе ясно указывается, что в Твери "надеялися помочи от литвы и от татар"⁴¹.

  Этот план был, как известно, сорван быстрыми действиями Дмитрия Донского, который уже в начале августа 1375 г. привел под Тверь "всю силу руских городов". Сохранившийся в летописи перечень князей — участников похода⁴² позволяет судить о сфере политического влияния Москвы в это время. Так, в походе приняли участие виднейшие из потомков черниговских князей — Роман Михайлович Брянский, Роман Семенович Новосильский, Семен Константинович Оболенский, Иван Константинович Тарусский. Тем самым можно уже со всей уверенностью говорить, что важный стратегический район верхней Оки к середине 70-х годов XIV в. оказался вне пределов литовского влияния. Еще более важно участие в походе князя Ивана Васильевича Смоленского⁴³ — свидетельство того, что к середине 1375 г. и Смоленск стал на сторону Москвы⁴⁴, в чем нельзя не видеть крупную неудачу литовской политики.

  Ее новой неудачей была капитуляция Твери после месячной осады в начале сентября 1375 г.⁴⁵: по заключенному договору Михаил Тверской признал Дмитрия Ивановича "братом старейшим" и обязался действовать вместе с ним против Орды и Литвы, в частности "боронити" земли великого князя смоленского⁴⁶. Хотя связи Твери с Литвой не были прерваны⁴⁷, тверской князь вплоть до 1383 г. не участвовал ни в каких акциях, направленных против Москвы. Уже осенью 1375 г. имели место нападения литовских и монголо-татарских войск на земли союзников Москвы: Ольгерд "повоевал смоленскую волость", а войска Мамая сожгли Новосиль⁴⁸. Но эти нападения не привели к серьезным политическим результатам. Смоленск продолжал стоять на стороне Москвы⁴⁹, как и черниговские князья⁵⁰.

  Неуспех литовской политики па северо-востоке совпал с неудачами на других направлениях. Так, в конце 1376 г. группа литовских князей во главе с Кейстутом попыталась овладеть Галицкой землей. Начавшаяся затем война с соединенными под властью короля Людовика Польским и Венгерским королевствами закончилась к концу 1377 г. тем, что Великое княжество утратило ряд городов на Волыни, а оставшиеся в своих уделах на Волыни и в Подолии Гедиминовичи должны были признать себя вассалами короля⁵¹. Путь к экспансии на юго-запад оказался закрытым. Если к этому добавить, что вторая половина 70-х годов XIV в. стала временем все усиливавшегося натиска крестоносцев, войска которых неоднократно подходили к самой столице Великого княжества — Вильне⁵², то станет ясно, каким неблагоприятным оказалось в это время международное положение Великого княжества. Не удивительно, что в этих условиях литовские князья не могли оказать никакой поддержки своему монголо-татарскому союзнику. Поражение, нанесенное московской ратью войскам Мамая в битве на р. Воже (1378 г.), в сложившихся условиях способствовало дальнейшему ослаблению литовских позиций в Восточной Европе. В разгар описываемых событий скончался Ольгерд и виленскнй великокняжеский стол перешел к его сыну Ягайле. Перед политическими руководителями Великого княжества стояла задача: какими средствами добиваться укрепления международного положения Великого княжества?

  Положение еще более осложнилось тем, что после смерти Ольгерда постепенно стали обостряться отношения между виленской и тройской группировками литовского боярства. Если сам факт конфликта, вылившегося в начале 80-х годов XIV в. в длительную феодальную войну, сомнений не вызывает, то причины его различными исследователями понимаются по-разному⁵³. Причина разногласий во многом объясняется отсутствием источников, которые характеризовали бы политические программы сторон. В этих условиях возможно лишь предположительное решение вопроса, основанное на учете как общего положения Великого княжества в эти годы, так и интересов двух его главных политических центров. Думается, эти разногласия не касались восточной политики Великого княжества, так как политика Москвы угрожала господству обоих группировок над русскими землями и речь шла скорее всего о переделе сфер влияния, о возможной доле в "восточной добыче": столкновения интересов в среде литовского боярства выливались в форму личного конфликта Ягайлы и Кейстута.

  Важнейший шаг литовской внешней политики 1378 г. — поездка брата Ягайлы Скиргайлы на запад, предпринятая, как справедливо отмечал С. Смолька⁵⁴, с санкции трокского и виленского дворов, свидетельствует о том, что к этому времени руководители Великого княжества, несмотря на наличие разногласий между ними, приняли согласованное решение добиваться передышки в борьбе с Орденом, чтобы возобновить наступление на Москву.

  Лежавший в основе миссии Скиргайлы политический замысел убедительно раскрыл Смолька, внимательно изучивший все сохранившиеся свидетельства о путешествии литовского князя⁵⁵. Скиргайло должен был объявить во владениях Ордена и Людовика венгерского о намерении литовских князей принять католическую веру и ради ее торжества вести войну с русскими "схизматиками". Затем он должен был с помощью родственников Гедиминовичей — мазовецких князей — посетить резиденции верховных владык христианского мира — папы Урбана VI и "римского короля" Вацлава IV и получить от них формальные привилегии на русские земли.

  В какой мере соответствующие декларации отражали истинные намерения Гедиминовичей? Об этом лучше всего говорит тот факт, что главное лицо, от которого исходили заявления о намерении принять католичество, — Скиргайло принял вскоре православную веру. Очевидно, речь шла о дипломатическом маневре, целью которого было добиться временного прекращения войны с Орденом. К подобным маневрам литовские князья, оказавшись в трудном положении, прибегали в XIV в, неоднократно. На этот раз данный маневр был особенно хорошо обдуман — перспективы обращения в католичество не только литовцев, но и всех "схизматиков", живущих в Восточной Европе, должны были побудить папу и императора заставить Орден согласиться на передышку в военных действиях против "языческой" Литвы.

  Эту передышку литовское боярство было намерено использовать для того, чтобы снова попытаться нанести поражение Московскому княжеству. При этом литовские политики учли негативные результаты походов Ольгерда, планируя на этот раз, как мы увидим далее, совместное военное выступление Литвы и Орды. По-видимому, уже одновременно с миссией Скиргайлы литовское правительство предприняло определенные шаги в этом направлении. Такое предположение хорошо объясняет причины некоторых действий великого князя московского в следующем, 1379 г.

  Одновременно с поездкой Скиргайлы в страны Западной Европы имело место путешествие князя Андрея Полоцкого по русским землям. Наиболее подробно говорит о нем запись Новгородской I летописи: "На ту же зиму (имеется в виду зима 1377/78 г.— Б.Ф.) прибежа во Пьсков князь Литовьскый Ондрей Олгердович и целова крест ко пьсковицам и поиха на Москву из Новаграда ко князю к великому к Дмитрию, князь же прия его"⁵⁶. Не совсем ясное указание о целовании креста позволяет уточнить запись, читающаяся под 6885 (1377) г. в Псковской I летописи: "Прибежа князь Андрей Олгердович во Псков и посадиша его на княжении"⁵⁷. Последнее сообщение дополняет хроника орденского герольда Виганда, где указывается, что "магистр [ливонский]... перешел к крепости Псков, где русские просили магистра дать себе правителя («regem»), затем по совету прецепторов дал им в правители Андрея из королевского рода («de serine regio»)"⁵⁸.

  Андрей Ольгердович, старший из сыновей Ольгерда, был с начала 40-х годов XIV в. князем Полоцка как подручник отца. Употребление в Новгородской I и Псковской I летописях выражения, что Андрей Ольгердович "прибежал" в Псков, говорят о том, что полоцкий князь по каким-то причинам был вынужден срочно покинуть территорию Великого княжества. Его бегство было связано с конфликтом, вспыхнувшим среди сыновей Ольгерда, после того как тот назначил своим преемником Ягайлу, сына от второго брака. Старшие братья, считавшие, что у них больше прав на трон, не желали поэтому подчиняться Ягайле⁵⁹. Для нас особенно важно, что в конфликте с великим князем Андрей Ольгердович получил определенную поддержку со стороны полочан, не желавших принимать нового, присланного из Вильно князя Скиргайло⁶⁰. В такой позиции полочан следует, вероятно, наряду с другими причинами видеть и отзвук недовольства боярства "русских" земель направленностью внешней политики Великого княжества.

  О том, что, "выбежав" в Псков, Андрей Ольгердович стал затем псковским князем, сообщают два независимых друг от друга источника — псковская летопись и Виганд. Поэтому данный факт не может вызывать никаких сомнений. Тем самым можно считать достоверным и сообщение так называемой Летописной повести, что накануне Куликовской битвы к Дмитрию Донскому пришел "князь Андрей Полоцкий и с плесковичи"⁶¹.

  Поскольку, бежав из Великого княжества, Андрей Ольгердович стал тем самым врагом великого князя литовского, ливонский магистр мог способствовать его во-княжению во Пскове. Думается все же, что его роль в этом событии, вероятно, сильно преувеличена хронистом: после закончившейся совсем недавно пятилетней войны Ордена с Новгородом и Псковом вряд ли рекомендации магистра могли вызвать у псковичей большое доверие. На их выбор скорее должно было оказать влияние другое обстоятельство: если сразу по выезде из Литвы Андрей Ольгердович был посажен на псковский стол, то, очевидно, он "выбежал" не один, а с достаточно большой дружиной, в числе которой должно было быть много полочан, если учесть, что к 1378 г. Андрей Ольгердович был полоцким князем свыше 30 лет. В составе его дружины эти полочане участвовали затем в Куликовской битве.

  Из Пскова Андрей Ольгердович направился в Новгород, а затем в Москву. По весьма вероятному предположению Смольки, полоцкий князь хотел побудить Новгород и Москву к выступлению против Ягайлы. По мнению этого исследователя, Андрею Ольгердовичу удалось добиться успеха и при его участии сложилась коалиция из Москвы, Новгорода, Пскова и Ордена, поставившая под угрозу само существование литовской монархии. Началом действий коалиции он считал поход московской рати на Литву в 1379 г. Борьба с угрожавшей Литве коалицией была основным мотивом, определявшим действия Ягайлы и, в частности, его линию на сближение с Ордой⁶². Положение о существовании такой коалиции, высказанное Смолькой все же как гипотеза, в работах последующих польских исследователей стала повторяться во все более категорической форме⁶³. Между тем имеющихся данных явно недостаточно для такого заключения.

  Прежде всего соображения о союзе между Орденом и русскими княжествами опираются по существу лишь на сообщение Виганда об участии ливонского магистра в вокняжении Андрея Ольгердовича во Пскове. Отсутствие иных данных о взаимоотношениях Ордена с Москвой и Новгородом на рубеже 70—80-х годов XIV в. не позволяет делать из этого единственного факта каких-либо определенных выводов.

  Еще хуже обстоит дело с утверждением о союзе Москвы и Новгорода, направленном против Литвы. И.Б. Греков, анализируя политику Новгорода второй половины 70-х годов, справедливо указал на факты, которые такому утверждению прямо противоречат⁶⁴. Прежде всего следует отметить запись Новгородской I летописи, что зимой 1379/80 г. "прииха в Новъгород князь Литовьскый Юрьи Наримантович"⁶⁵. Значение этого свидетельства станет ясным, если принять во внимание, что отец Юрия Наримант и его брат Патрикий в XIV в. сидели на новгородских пригородах как присланные из Литвы "служилые князья". Проанализировавший сведения о пребывании Нариманта и его сыновей в Новгороде В.Н. Вернадский убедительно показал, что приглашение кого-либо из них в Новгород, хотя и не приводило к открытому разрыву с Москвой, каждый раз было показателем сближения Новгородской республики и Великого княжества Литовского и совпадало с моментами осложнения в новгородско-московских отношениях⁶⁶. Приезд в Новгород Юрия Наримантовича, естественно, укладывается в этот ряд фактов и должен, очевидно, также рассматриваться как попытка сближения Новгорода и Литвы незадолго до Куликовской битвы.

  Смолька, которому приведенные выше факты были известны, пытался парировать вытекавший из них вывод следующими двумя соображениями⁶⁷. Во-первых, он отмечал, что в записях о приезде в Новгород Нариманта и Патрикия говорится о пожаловании тому и другому "пригородов", в то время как в записи о приезде Юрия этого нет, и, следовательно, служилым новгородским князем он не стал. Однако новгородский летописец не всегда отмечал подобные факты. Например, в записи о приезде Лугвеня в Новгород также сказано кратко: "Того же лета прииха в Новгород князь Симеон Олгордовиць на Успенье святыя богородица и прияша его повгородци в честь"⁶⁸, хотя пригороды в свое управление он, несомненно, получил. Во-вторых, по его мнению, Юрий Наримантович прибыл в Новгород как противник Ягайлы, подобно Андрею Полоцкому. Однако о позиции этого князя в конце 70-х — начале 80-х годов мы данных не имеем. В сентябре 1377 г. Юрий Наримантович — князь Бэлза на Волыни был вынужден сдаться войскам Людовика венгерского, забравшего князя с собой в Буду. Затем, если не считать приведенной выше записи, Юрий Наримантович упоминается лишь в 1387 г., когда Ягайло послал его с рядом других литовских князей в Галицкую землю, а в числе противников Ягайлы и сторонников Витовта Кейстутовича он оказался еще позднее, в 1390—1392 гг.⁶⁹ По этим данным, разумеется, никак нельзя определять, какую позицию занимал литовский князь более чем за 10 лет до этого, когда между виленским и трокским дворами еще не началась открытая борьба⁷⁰.

  Полностью опровергает построение Смольки запись Новгородской I летописи, непосредственно примыкающая к известию о приезде князя Юрия в Новгород. Это запись о том, что в марте 1380 г. в Москву направилось большое новгородское посольство во главе с архиепископом Алексеем. Переговоры завершились тем, что Дмитрий Донской "к Новугороду крест целовал на всей старине новгородчкой и на старых грамотах"⁷¹. Л.Е. Пресняков, анализируя данный текст, справедливо расценил его как свидетельство "розмирья" между Москвой и Новгородом, из-за чего и пришлось посылать в Москву столь представительное посольство⁷². Поскольку еще в 1375 г. между Москвой и Новгородом был не только мир, но и союз, а в последующие годы источники не отмечают каких-либо конфликтов между Москвой и Новгородом, то, судя по всему, "розмирье" было вызвано тем, что Новгород принял к себе на службу литовского князя как раз в то время (зима 1379/80 г.), когда между Москвой и Литвой шли, как мы увидим далее, военные действия.

  Из всех высказанных Смолькой предположений можно поддержать лишь одно: возможность соглашения о союзе между Андреем Ольгердовичем как псковским князем и Дмитрием Донским при посещении Андреем Москвы⁷³. Однако соединенных сил Москвы и Пскова было совершенно недостаточно, чтобы нанести серьезное поражение Литве, тем более что фактически с 1374 г. Московское великое княжество находилось в постоянном "розмирье" с главным из монголо-татарских ханств — Ордой Мамая. Пока продолжался этот конфликт, исключалась возможность крупных наступательных акций Москвы на других направлениях.

  Подобному заключению как будто противоречит такой известный факт, как поход русских войск зимой 1379/80 г. на территорию Великого княжества Литовского. Об этом единственном известном событии русско-литовских отношений в годы, предшествующие Куликовской битве, сохранилось лишь свидетельство московской летописи: "Тое же зимы князь великий Дмитрей Иванович, собрав воя многы и посла с ними брата своего князя Володимера Андреевича да князя Андрея Олгердовича Полотьского да князя Дмитрея Михаиловича Волыньскаго и иныя воеводы и велможи и бояре многы и отъпусти я месяца декабря в 9 в пяток, отпусти их ратию на Литовьскыя городы и волости воевати. Они же сшедъшеся взяша городъ Трубческы и Стародуб и ины многы страны и волости и села тяжко плениша, и вси наши вои, русстии полци, цели быша, приидоша в домы своя со многими гостьми"⁷⁴.

  Летописная запись позволяет прежде всего уточнить время похода — он был предпринят зимой 1379/80 г. Выбор для похода зимнего времени представляется неслучайным: в зимнее время монголо-татары, как правило, не совершали набегов, и русское войско могло уйти с южной границы Московского княжества, не опасаясь монголо-татарского нападения на московскую территорию. Можно также определить район действий русской рати: русские войска действовали на территории позднейшей Северской земли. Сначала они заняли г. Трубчевск на Десне, а затем продвинулись на запад к Стародубу. Следует подчеркнуть, что на указанной территории русские войска ранее, насколько можно судить, никогда не действовали, не заходя на юг дальше Брянска, а само Московское великое княжество с этими землями непосредственно не граничило. На юго-западном направлении московские земли доходили до Калуги, а дальше на юг шли владения потомков черниговских князей — позднейшие Верховские княжества. В трудных зимних условиях московские войска сумели пройти так далеко на юг, очевидно, лишь благодаря поддержке черниговских князей — союзников Дмитрия Донского.

  Как отметил Смолька⁷⁵ обстоятельство, что во главе русского войска был поставлен двоюродный брат великого князя Владимир Андреевич Серпуховской, говорит о размахе предпринятой военной акции. Летописная запись, однако, не дает ответа на вопрос, какие цели преследовало русское правительство, послав большое войско на земли, лежащие так далеко от его границ. На первый взгляд, его поведение выглядит нелогичным: военные действия на юго-восточной окраине Великого княжества Литовского, как бы ни был значителен их успех, не могли нанести этому государству столь значительного ущерба, чтобы заставить его изменить свою политику; вместе с тем военное нападение на Великое княжество Литовское, несомненно, втягивало Московское великое княжество в конфликт с Литвой накануне столкновения с Ордой. Представляется, что отмеченным фактам можно дать лишь одно удовлетворительное объяснение: в Москве уже было известно о заключении союза между Ягайлой и Мамаем, и, предпринимая такой шаг, московское правительство стремилось затруднить соединение сил своих противников. Поскольку базой для совместного выступления литовских и монголо-татарских войск могли послужить лишь территории на юг и юго-запад от границ Московского княжества, то вполне естественна попытка московского правительства воспрепятствовать такому выступлению, заняв ряд городов на границе Великого княжества со степью.

  Успешному решению этой задачи способствовала позиция находившегося в Трубчевске сына Ольгерда Дмитрия, который, по свидетельству летописи, "не стал на бои, ни поднял рукы противу князя великаго и не биася, но выиде из града с княгинею своею и з детми и с бояры своими"⁷⁶. На решение князя, несомненно, повлияли уговоры его брата Андрея, который, по-видимому, не случайно принял участие в походе, однако, вероятно, еще большее значение имели настроения местных феодалов и более широких кругов населения. Из летописной записи ясно видно, что соглашение Дмитрия Ольгердовича с московскими воеводами было одобрено его "боярами", что определенно свидетельствует о тяготении местных феодалов к великорусскому политическому центру.

  Каковы же были результаты похода 1379/80 г.? Смолька уклонился от определенных суждений на этот счет⁷⁷, но в последующих работах возобладала точка зрения, что он привел к временному переходу Брянского княжества под московский протекторат⁷⁸. При этом указывалось на свидетельства таких памятников, как "Сказание о Мамаевом побоище", где говорится о приходе братьев Ольгердовичей к Дмитрию Донскому из Северской земли⁷⁹, и особенно "Летописной повести", в некоторых версиях которой указывается, что Дмитрий Ольгердович пришел к Дмитрию Донскому "з брянци" (Ермолинская летопись)⁸⁰ или "с силою Дьбряньскою" (Московский свод конца XV в.)⁸¹. Однако рассказ "Сказания" об Ольгердовичах, как убедительно показал Ю.К. Бегунов, полон многочисленных анахронизмов и должен быть признан продуктом литературного вымысла⁸², а версии "Летописной повести", где читаются указанные выше чтения, представляют собой переработку более раннего текста памятников, представленного текстами Новгородской IV и Софийской I летописей⁸³: в этом раннем тексте интересующее нас место о Дмитрии Ольге рдовиче изложено иначе: к Дмитрию Донскому пришел "Дмитрий бряньский с всеми своими мужи"⁸⁴.

  Таким образом, в нашем распоряжении нет доказательств в пользу того положения, что после похода зимой 1379/80 г. Дмитрий Ольгердович продолжал владеть Брянским княжеством. Некоторые особенности летописного рассказа о походе позволяют скорее выдвинуть противоположное утверждение. Так, хотя в летописной записи Дмитрий Ольгердович выступает с определением "Трубческий", действительно центром его княжества был Брянск. Как князь Дмитрий "брянский" он выступает не только в "Летописной повести", но и в таком подлинном документе XIV в., как перемирная грамота Дмитрия Донского с Ольгердом 1372 г.⁸⁵ Между тем в летописном рассказе о походе 1379/80 г. Брянск даже не упоминается, хотя, двигаясь с севера, русские войска должны были, вероятно, сначала подойти к Брянску, а лишь потом к Стародубу и Трубчевску. Возможно, разгадка состоит в том, что в результате конфликта с Ягайлой Дмитрий Ольгердович уже утратил Брянск и укрывался в южной части своего удела, когда появились московские войска. Еще более существенно, что, по свидетельству летописи, после соглашения с московскими воеводами Дмитрий Ольгердович выехал в Москву, где "рядился" с Дмитрием Ивановичем и в результате великий князь московский "дасть ему град Переяславль и со всеми его пошлинами"⁸⁶. Такое крупное пожалование литовскому князю на московской территории не является единственным в практике русско-литовских отношений конца XIV — начала XV в. Аналогию ему нетрудно указать в известных событиях начала XV в.; так, в 1405 г. к Василию Дмитриевичу "приеха... служити" из Литвы князь Александр Нелюб, "а с ним много Литвы и Ляхов", и великий князь "дасть ему Переяславль"; в 1408 г. из Брянска "приеде" к великому князю младший брат Ягайлы Свидригайло, а с ним ряд князей "и бояры Черниговъские и Дебряньские и Любутьскые и Рославъскые", и получил от Василия Дмитриевича Владимир, Переяславль и ряд других городов⁸⁷.

  Поскольку и в 1405, и в 1408 гг. литовские князья были наделены землями в Московском великом княжестве в качестве компенсации за потерянные владения в Литве, то можно думать, что и Дмитрию Ольгердовичу Переяславль был дан в качестве компенсации за потерянный Брянский удел. Земли его княжества были, по-видимому, присоединены к владениям родного брата Ягайлы Дмитрия Корибута, которому около этого времени была пожалована в удел Северская земля⁸⁸. Любопытно, что в одном из документов 90-х годов XIV в. Дмитрий Корибут выступает как "зять" Олега Рязанского. Возможно, что этот брак следует относить именно к периоду сближения Ягайлы и Мамая с Олегом и поддержка рязанского князя помогла Корибуту укрепиться в своих новых владениях⁸⁹.

  Сопоставление приведенных выше фактов позволяет прийти к еще одному важному заключению. И в 1403, и в 1408 гг. литовские князья, получившие в держание Переяславль, приходили в Москву с большим войском, состоявшим, как видно на примере Свидригайлы, в значительной части из боярства их бывших владений. Собственно, на содержание этого войска и выделялись города и волости. Это позволяет полагать, что аналогичным образом и с Дмитрием Ольгердовичем выехали на Москву его дружина и местные "бояре", об участии которых в соглашении с московскими воеводами упоминается в летописи. Этот факт справедливо рассматривают как яркое проявление тяготения боярства восточных областей Великого княжества Литовского к московскому политическому центру с его программой объединения всех восточнославянских земель.

  Вместе с тем следует отметить, что, несмотря на этот частичный успех, главная цель похода 1379/80 г. не была достигнута: создать на западной границе серьезное прикрытие для русской армии, выступающей против Мамая, не удалось. Этого не могли не учитывать русские военачальники, составляя план действий перед выступлением в поход против Орды. Неудача похода была, вероятно, связана с тем, что в 1379 г. было, наконец, достигнуто частичное соглашение с Орденом и литовские феодалы приобрели в связи с этим необходимую им свободу действий на востоке.

  Начавшиеся осенью 1379 г. переговоры были, несомненно, связаны с более ранней акцией Скиргайлы, хотя характер этой связи не совсем ясен. Еще в начале августа 1379 г. большое войско крестоносцев вторглось во владения Кейстута, а уже в сентябре начались переговоры о мире между Великим княжеством и Орденом⁹⁰. Ход переговоров определялся, с одной стороны, соперничеством двух главных группировок литовских феодалов, каждая из которых стремилась обеспечить себе решающую роль в будущем походе на Москву и добивалась поэтому, чтобы мирный договор оградил от войны прежде всего ее владения, с другой стороны, Орден, прекрасно знавший об этих противоречиях, стремился использовать мирные переговоры, чтобы стравить литовских князей между собой. Война между ними открыла бы новые возможности для орденских планов покорения Литвы. В итоге нужные соглашения были заключены, но острота противоречий достигла такой степени, что солидарная акция литовских князей на востоке стала невозможной.

  Вкратце ход событий можно представить в следующем виде⁹¹. В сентябре 1379 г. был выработай при участии Кейстута в Троках договор между Литвой и Орденом, по которому на 10 лет прекращалась война между частью земель Ордена и частью владений Кейстута⁹². Тем самым обеспечивалась решающая роль тройского центра в решении внешнеполитических задач княжества. Пойдя на заключение такого договора, крестоносцы использовали его для того, чтобы внушать Ягайле, что Кейстут хочет лишить его трона. В результате Ягайло, хотя и скрепил договор своей печатью, пошел на заключение в мае 1380 г. в Давыдишках тайного договора с Орденом, по которому из мирного соглашения исключались владения Кейстута и Ягайло обязывался не оказывать ему помощи в войне с крестоносцами (его войска должны были лишь изображать участие в военных действиях)⁹³. По убедительному предположению Смольки, заключение этого тайного соглашения было прикрыто от трокского двора договором о перемирии между Великим княжеством и Орденом до конца 1380 г.⁹⁴ Такой договор, фактически выдававший владения Кейстута крестоносцам, в перспективе был чреват огромной опасностью для Великого княжества, но на ближайшее время позволял Ягайле направить все силы Великого княжества на восток.

  Возможно, заключая такое соглашение, великий князь литовский рассчитывал, что после победы на востоке он сможет не соблюдать условия навязанного Орденом соглашения. По-видимому, учитывая эту возможность, Орден предпринял еще один шаг, чтобы окончательно поссорить литовских князей. Как сообщается в "Origo regis" и в записях "Летописца великих князей литовских", важный орденский сановник, комтур Остроды и кум Кейстута, восприемник его дочери, жены мазовецкого князя Януша, сообщил Кейстуту о тайном соглашении Ягайлы с Орденом⁹⁵. В "Origo regis" его имя читается как "Smydsten", а в летописных текстах — как "Гунстын". Как установил исследователь литовско-ордынских отношений Ф. Больдт⁹⁶, это свидетельство имеет в виду кума Кейстута Гюнтера фон Гогенштейн. Правда, в 1380 г. комтуром Остроды было другое лицо — Куно фон Либенштейн, но Г. фон Гогенштейн был комтуром Остроды в течение многих лет (1349—1370 гг.) и не удивительно, что он запомнился современникам именно в этом своем качестве⁹⁷.

  Для рассматриваемой здесь темы важно, что Г. фон Гогенштейн скончался в июле 1380 г.⁹⁸, а его сообщение Кейстуту следует относить к несколько более раннему времени. Таким образом, трокский князь узнал о тайном соглашении Ягайлы с Орденом еще до того момента, как великий князь литовский мог выступить с войском на соединение с Мамаем. О реакции Кейстута на эти сообщения сохранилось лишь одно свидетельство — "Origo regis" и производных от него летописных записей. Согласно этому памятнику, Кейстут поделился своими подозрениями с сыном Витовтом и последний сумел их рассеять. Однако из дальнейшего изложения ясно видно, что трокский князь вовсе не отказался от своих подозрений. Когда в 1381 г. Ягайло призвал войска ливонского магистра для усмирения восставшего против него Полоцка, Кейстут сразу усмотрел в этом подтверждение правильности полученных сообщений и выступил против племянника⁹⁹. Разумеется, этот источник, возникший в окружении Витовта, тенденциозен, но в интересующей нас части нет оснований не доверять его свидетельству, которое ни в чем не противоречит данным других источников.

  Сообщения комтура оказалось недостаточно, чтобы сразу привести к войне между литовскими князьями, но, конечно, оно должно было серьезно повлиять на отношение тройского двора к планам восточного похода. Располагая сообщениями о тайном соглашении Ягайлы с крестоносцами, Кейстут думается, не мог пойти на риск участия своих основных сил в далеком походе. Он должен был удержать на месте войска хотя бы тех своих земель, которые непосредственно граничили с Орденом, т.е. восточной Аукштайтии и Жемайтии. Тем самым замысел бросить против Москвы все силы Великого княжества не удалось реализовать. И это следует учитывать при рассмотрении последующих действий Ягайлы во время событий второй половины 1380 г.

  Уже в кратком рассказе, восходящем к своду 1408 г., говорится, что Мамай стоял в "поле" за Доном, "ждуща к собе Ягайла на помощь, рати Литовскые"¹⁰⁰, т.е., очевидно, между Литвой и Ордой Мамая было соглашение об объединении сил для нападения на Москву с юга. Более подробно об этом соглашении рассказывается в "Летописной повести", где указывается, что союзники должны были встретиться на Оке в "Семенов день" — 1 сентября 1380 г.¹⁰¹ Этот план был сорван благодаря быстроте действий русской армии, смело вышедшей к Дону навстречу Орде. Однако его провалу явно способствовала и медлительность литовского командования. Если еще 8 сентября, в момент битвы, Орда находилась к югу от Дона, то это произошло скорее всего потому, что Мамай ждал сведений о движении литовских войск и не имел их.

  Где же находилось и как действовало литовское войско? В рассказе, восходящем к своду 1408 г., об этом ничего не говорится. В двух других памятниках содержатся противоречивые показания. По данным "Летописной повести", литовцы "не поспеша... на срок за малым, за едино днище или менши"¹⁰², т.е. находились на расстоянии одного дневного перехода от места сражения, а по сообщениям "Сказания о Мамаевом побоище" Ягайло (Вольгорд "Сказания") дошел до Одоева, находившегося в 140 км от Дона, и, узнав о выступлении Дмитрия Донского с войском к Дону, "пребысть ту оттоле неподвижым"¹⁰³. Что Ягайло действительно вывел свое войско на территорию, сравнительно недалекую от места битвы, подтверждается свидетельством прусских хроник конца XIV в., где отмечается, что литовцы нападали на возвращавшиеся с поля битвы русские войска. В этом свидетельстве хроник Ю.К. Бегунов видит подтверждение правильности версии "Летописной повести"¹⁰⁴, однако слишком общий характер рассказа хронистов не дает оснований для такого вывода. При решении вопроса нужно исходить из иных соображений.

  Представляется, что вряд ли Мамай пошел бы на немедленное сражение, если бы литовское войско находилось так близко от поля битвы, как об этом говорится в "Летописной повести". Иное дело, если в момент прихода русской рати на Дон он все еще не имел представления о местонахождении литовцев или знал, что они скоро не подойдут. Эти соображения заставляют в данном случае отдать предпочтение версии "Сказания". Тем самым становятся попятными действия Ягайлы. Выясняется не только то, что литовский князь находился далеко от места битвы. Не менее интересно, что к месту столкновения враждебных сил он пошел не через находившуюся под его властью Северскую землю, а через владения союзников Дмитрия Донского — черниговских князей, где литовскому войску, несомненно, надо было прокладывать себе дорогу силой. Очевидно, что Ягайло вовсе не торопился на соединение с Мамаем, а пытался использовать создавшуюся ситуацию прежде всего для укрепления литовского влияния в землях бассейна верхней Оки.

  Возможные причины такого, поведения литовских военачальников в последнее время подробно анализировал И.Б. Греков¹⁰⁵, выделивший два важных фактора, действие которых повлияло на принятие соответствующих решений. Во-первых, исследователь отмечает, что Ягайло и литовское боярство были более всего заинтересованы во взаимном ослаблении Москвы и Орды, а полная победа Орды не входила в их планы. Во-вторых, вслед за С. Смолькой И.Б. Греков подчеркивает, что белорусские и украинские полки в составе литовской рати вряд ли охотно бы сражались против московского войска вместе с монголо-татарами.

  Роль первого из этих факторов вызывает все же известные сомнения. Анализ развития литовско-ордынско-московских отношений показывает, что идея прямого военного сотрудничества Литвы и Орды против Московского княжества появилась не сразу, а ее появление отражало факт осознания политиками обеих стран, что Москву нельзя победить, действуя в одиночку. Думается поэтому, что Ягайло и его окружение не были все же заинтересованы в том, чтобы предоставить монголо-татар самим себе, и решающую роль надо приписать действию второго фактора.

  Значение этого фактора станет очевидным, если попытаться примерно представить себе состав литовского войска. Как было показано выше, есть основание полагать, что в походе не приняли участия войска из литовских (Жемайтия, западная часть Аукштайтии) и белорусских (Подляшье) владений Кейстута. Таким образом, войско Ягайлы лишь в небольшой части должно было складываться из войск, набранных в его литовских владениях (восточная часть Аукштайтии). Его основную массу составляли рати, выставленные Полоцкой и Витебской землями, войска, приведенные Ольгердовичами, сидевшими на княжениях в Киевщине и Черниговщине, и войска Гедиминовичей, сидевших на Волыни. Интересы феодалов этих земель значительно расходились с интересами литовского боярства. Прежде всего они не извлекали никаких выгод из политики восточной экспансии: дани с подчиненных земель поступали в Вильно и распределялись между литовской знатью. Поэтому они не были заинтересованы в поражении Московского княжества. Но еще более важно, что курс на открытое сотрудничество с Ордой прямо противоречил интересам феодалов Волыни, Киевщины и Черниговщины, в прошлом жестоко страдавших от монголо-татарского ига и кровно заинтересованных в ликвидации еще сохранявшейся зависимости своих земель от Орды. Серьезные противоречия существовали и во взаимоотношениях литовской знати с частью белорусских феодалов: вспыхнувшее вскоре после битвы новое восстание полочан в 1381 г. является ясным свидетельством этого. Если же прибавить, что белорусских и украинских дружинников в составе литовского войска объединяло с московской ратью, выступившей против монголо-татар, сознание принадлежности к одному и тому же древнерусскому народу, то станет ясным, что повести эти войска вместе с монголо-татарами против Москвы оказалось неразрешимой задачей.

  Таким образом, внешняя политика крупнейшей восточноевропейской державы — Великого княжества Литовского — в один из важнейших моментов развития восточноевропейского региона оказалась фактически парализованной из-за проявившихся в этот момент противоречий между интересами литовского боярства и интересами подчиненных Литве земель. Именно при учете этой стороны дела становится ясным, почему именно после Куликовской битвы Великое княжество окончательно вступило в полосу длительного политического кризиса, из которого литовское боярство, как известно, нашло выход в широком соглашении с польскими феодалами, что позволило обеим сторонам сохранить свое господство над белорусскими и украинскими землями.

автор статьи Б.Н. Флоря

             

КОММЕНТАРИИ

¹ О немецкой военно-феодальной агрессии против Литвы см.: Пашуто В.Т. Образование Литовского государства. М., 1959, с. 398—427; Lowmiatiski Н. Agresja Zakonu krzvzackiego па Litwg w wiekach XII—XV.— Przeglad historyczny, 1954, N 2—3, s. 338—361.

² См., например: Пресняков А.Е. Лекции по русской истории. М., 1939, т. II, вып. 1, с. 53.

³ Lowmianski Н. Op. cit., s. 358—359.

⁴ Греков И.Б. Восточная Европа и упадок Золотой Орды. М., 1975, с. 23-24.

⁵ Пашуто В.Т. Указ. соч., с. 6—7, 318—319, 351—352 и др.

⁶ О борьбе Московского княжества с наступлением литовских феодалов в 40—50-х годах XIV в. см.: Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV вв. М., 1960, с. 539-542.

⁷ Пашуто В.Т. Указ. соч., с. 322, 398.

⁸ Пресняков А.Е. Образование Великорусского государства. Пг., 1918, с. 142.

⁹ См., например: Kolankowski L. Dzieie Wielkiego Xifstwa Litewskiego za Jagiettonow. Warszawa, 1930, t. I (1377—1499), s. 70.

¹⁰ Греков И.Б. Указ. соч., с. 26—33.

¹¹ Vetera monumenta Poloniae et Lithuaniae. Rotaa, 1860, t. I, N 776, s. 581.

¹² Грамоти XIV ст. Киiв, 1974, № 24, с. 50.

¹³ См., например, грамоту князя Свидригайла от 30 марта 1401 г.: Zbior dokumentow znajdujacych sig w bibliotece hr. Przezdzieckich w Warszawie. Krakow, 1890, N 6.

¹⁴ Грамоти XIV ст., № 58, с. 113.

¹⁵ Издания этих ярлыков см.: Барвинъскi Б. Iсторiчнi причинкi. Львiв, 1909, т. II, с. 11—21; Акты, относящиеся к истории Западной России. СПб., 1848, т. II, № 6.

¹⁶ Prochaska A.Z. Witoldowych dziejow. 1. Uklad Witolda z Tochtamyszem 1397 г.— Kwartalnik historyczny. Warszawa, 1912, t. XV, s. 259—264.

¹⁷ Kolankowski L. Op. cit., t. I, s. 70; Сыроечковский В.E. Мухаммед Герай и его вассалы.— Уч. зап. Московского гос. университета им. М.В. Ломоносова, М., 1940, вып. 61. т. 2, с. 46, 70.

¹⁸ Грамоти XIV ст., № 14, с. 30.

¹⁹ НПЛ. М.; Л., 1950, с. 369—370; Псковские летописи. М.; Л., 1941, вып. 1, с. 23.

²⁰ О литовско-ордынских отношениях в 1368—1372 гг. см.: SCR. Leipzig, 1863, t. II, s. 89—101 (хроника Г. Вартберга), s. 559—571 (хроника Виганда).

²¹ Paszkiewicz Н. Polityka ruska Kazimierza Witlkiego. Warszawa, 1925, s. 233-243.

²² ПСРЛ. Пг., 1922, т. XV, вып. 1, с. 88, 94.

²³ Насонов А.Н. Монголы и Русь. М.; Л., 1940, с. 117 и след.

²⁴ Рассказ о походе Олъгерда на Орду к Синим водам читается уже в первой редакции "Летописца великих князей литовских" и записан, по-видимому, в первой половине 30-х годов XV в. (ПСРЛ. М., 1980, т. 35, с. 66; Чамярыцкi В.А. Беларускiя летапiсы як помнiкi лiтаратуры. Мiнск, 1969, с. 97—99). В рассказе события не датированы и время похода определяется летописной записью под 6871 г., восходящей к тверскому источнику: "Тое же осени Олгерд Синю Воду и Белобережие повоевал" (ПСРЛ, т. XV, вып. 1, стб. 75; см. также: Насонов А.Н. Указ. ооч., с. 127). Поскольку в летописной записи не упоминаются монголо-татары, польский исследователь С.М. Кучинский, посвятивший данному событию специальную работу, предположил, что Ольгерд ходил, возможно, вовсе не на монголо-татар, а может быть, на какого-нибудь русского кцязя, а в рассказе "Летописца" ему ошибочно приписаны победы Витовта над монголо-татарами в Подолии [Kuczynski S. М. Sine wody (rzecz о wyprawie Olgierdowej 1362 г.).—In: Kuczynski S.M. Studia z dziejow Europy wschodniej X—XVII w. Warszawa, 1965, s. 159, 172, 175]. Однако следует иметь в виду, что Синие воды — современная речка Синюха, приток Южного Буга — была старым традиционным районом монголо-татарских кочевий, о чем хорошо помнили еще в середине XVI в. В это время крымский хан писал королю Сигизмунду-Августу, что "которие врочища есть по Богу по реце и по Синей Воде...", то здесь в свое время еще "Саин цара (т.е. Батыя.— Б.Ф.), Езюбек, Чаанъбек цара кочовища были" и монголо-татары "и до сих часов у тых к шпенях есть похованы и тепер тые кешени стоят" (Книга посольская метрики Великого княжества Литовского, содержащая дипломатические сношения Литвы в государствование Сигизмунда-Августа. М., 1843, с. 41). Это обстоятельство находится в явном противоречии с положениями Кучинского и позволяет с большим доверием отнестись к рассказу "Летописца".

²⁵ ПСРЛ, т. XV, вып. 1, стб. 75-76.

²⁶ Там же, стб. 79. В издании — "Веснеиляс". Предложенное здесь прочтение дано Кучинским (Kuczynski S.М. Op. cit., s. 174).

²⁷ Кучипский отождествляет его с Ильяс-беем, сыном Кутлубуги, который упоминается в 1380 г. как наместник Солхата в Крыму (Ibidem).

²⁸ ПСРЛ, т. XV, вып. 1, стб. 93.

²⁹ SCR, t. II s. 95.

³⁰ Prochaska A. Krol Wladyslaw Jagiello. Krakow, 1908, t. I, s. 31.

³¹ См. слова Мамая, обращенные к тверскому князю: "княжение есмы тебе дали великое и давали ти есмы рать и ты не понял" (ПСРЛ, т. XV, вып. 1, стб. 96—97).

³² Черепнин Л.В. Указ. соч., с. 562—575.

³³ ПСРЛ, т. XV, вып. 1, стб. 89.

³⁴ Там же, стб. 92.

³⁵ Русская историческая библиотека, т. VI. 2-е изд. СПб., 1908, стб. 135-136.

³⁶ ДДГ. М.; Л., 1950, № 6, с. 22.

³⁷ ПСРЛ. СПб., 1897, т. XI, с. 19. Подробнее об этой "замятие" см.: Греков Б.Д., Якубовский А.Ю. Золотая Орда и ее падение. М.; Л., 1950, с. 285-287.

³⁸ ПСРЛ, т. XV, вып. 1, стб. 103, 105.

³⁹ Единственное прямое свидетельство о литовско-ордынских отношениях этого времени — летописная запись под 1374 г.: "Того же лета въ сенине ходила Литва па татарове на Темеря и бышеть межи их бой" (ПСРЛ, т. XV, вып. 1, стб. 106). Эту запись следует сопоставить с записью в "Летописце великих князей литовских" об одном из литовских князей в Подолии — Юрии Кориатовиче: "а князя Юрья Волохове (т.е. жители Молдавского княжества. — Ф.Б.) взяли его собе воеводою и тамо его окормили" (ПСРЛ, т. 35, с. 66). Исследователи, изучавшие деятельность Кориатовичей, относят это событие тоже к 1374 г. (Puzynа J. Korjat i Korjatowicze.— Ateneum wilefiskie, Wilno, 1930, t. VII, zesz. 3—4, s. 439). Если перед нами не случайное совпадение во времени, то в "Темере" следовало бы видеть одного из монголо-татарских князей, пытавшихся противодействовать распространению литовского влияния на Молдавию.

⁴⁰ ПСРЛ, т. XV, вып. 1, стб. 109—110.

⁴¹ Там же, стб. 112.

⁴² Там же, стб. 110—111.

⁴³ О приходе под Тверь "смолнян" см. также: ПСРЛ. СПб., 1863. т. XV. стб. 435.

⁴⁴ Еще в марте 1375 г. сын смоленского князя участвовал в походе Кейстута на Ливонию (SCR. t. II, s. 107).

⁴⁵ Об осаде Твери см.: Черепнин Л.В. Указ. соч., с. 578—581.

⁴⁶ ДДГ, № 9, с. 25—26; Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы XIV—XV вв. М.; Л., 1948, ч. 1, с. 52-54.

⁴⁷ В феврале 1376 г. состоялся брак Ивана, сына Михаила Тверского, с дочерью Кейстута (ПСРЛ, т. XV, вып. 1, стб. 113).

⁴⁸ ПСРЛ, т. XV, вып. 1, стб. 113. Вероятно, именно в это время князь Роман Новосильский, по свидетельству родословной традиции, "от насилья от татарского" переехал из Новосиля в Одоев (РИИР. М., 1979, вып. 2, с. 112).

⁴⁹ Еще в 1383 г. смоленский епископ был поставлен московским митрополитом Пименом, а не литовским Киприаном (ПСРЛ, т. XV, вып. 1, стб. 149). Лишь после гибели великого князя смоленского Святослава в битве с литовцами под Мстиславлем в 1386 г. была восстановлена зависимость Смоленского княжества от Литвы (Там же, стб. 152—153; Грамоти XIV ст., № 37, с. 70).

⁵⁰ Еще в 1385 г. Роман Новосильский и тарусские князья ходили с московской ратью на Рязань (ср.: ПСРЛ, т. XV, вып. 1, стб. 150; ДДГ, № 19, с. 54).

⁵¹ Dabrowski J. Ostatnie lata Ludwika Wielkiego. 1370—1382. Krakow, 1918, s. 303—313; Halecki O. Pryczynek genealogiczny do dziejow ukladu Krewskiego.— Miesiecznik heraldyczny, 1935, N 7-8.

⁵² О литовско-ордынских отношениях второй половины 70-х годов подробнее см.: Smolka S. Kejstut i Jagieflo.— Pamietnik Akademii Umiejgtnosci. Krakow, 1889, t. VII, s. 89—90.

⁵³ Ср.: Ibid., s. 107—108; Kolankowski L. Op. cit., t. I, s. 15—16; Lowmianski H. Op. cit., s. 359; Греков И.Б. Указ. соч., с. 103.

⁵⁴ Smolka S. Op. сit., s. 95—96.

⁵⁵ Ibid., s. 92—98.

⁵⁶ НПЛ, с. 375.

⁵⁷ Псковские летописи, вып. 1, с. 24.

⁵⁸ SCR, t. II, s. 591.

⁵⁹ В сентябре 1377 г., в то время когда Людовик венгерский вел войну с литовцами, Федор Ольгердович, сидевший в Ратне (на Волыни), добровольно принес ленную присягу королю, мотивировав свой шаг тем, что он не желает признавать великим князем Ягайлу, так как у него больше прав на то, чтобы "наследовать" Ольгерду (Halecki О. Op. cit., s. 102, przyp. 28).

⁶⁰ По свидетельству орденского хрониста Виганда, полочане заявили, что "не желают ни в коем случае иметь [своим] князем язычника, и силой его изгнали" (SCR. t. II, s. 607). У Виганда это событие не датировано. Однако дату можно определить, если учесть, что Скиргайло фигурирует в этом рассказе как язычник. Между тем, как указал Г. Пашкевич, уже в съезде Ягайлы с крестоносцами в Давыдишках в мае 1380 г. участвовал некий "князь Иван" (SCR, t. II, s. 604), в котором есть все основания видеть Скиргайлу, чье христианское имя как раз и было Иван (Paszkiewicz Н. О genezie i wartosci Krewa. Warszawa, 1938, s. 101—103). Следовательно, выступление полочан против Скиргайлы имело место ранее этой даты, вероятно в 1379 г., по возвращении Скиргайлы из заграничного путешествия.

⁶¹ Повести о Куликовской битве. М., 1959, с. 31.

⁶² Smolka S. Op. cit., s. 101—105.

⁶³ См., например: Prochaska А. Кrol Wladyslaw Jagiello, t. I, s. 36—37; Kolankowski L. Op. cit., t. I, s. 15—16.

⁶⁴ Греков И.Б. Указ. соч., с. 95—97.

⁶⁵ НПЛ, с. 375.

⁶⁶ Вернадский В.Н. Новгород и Новгородская земля в XV в. М.; Л., 1961, с, 211-212.

⁶⁷ Smolka S. Op. cit., s. 103.

⁶⁸ НПЛ, с. 388.

⁶⁹ Puzyna J. Jurij ksiaze belzki i chelmski. — Miesiecznik heraldyczny, 1932, N 10, s. 183—184.

⁷⁰ По мнению Пашкевича, само освобождение князя Юрия из венгерского плена произошло по просьбе Скиргайлы во время посещения им венгерского двора (Paszkiewicz Н. О genezie..., s. 83).

⁷¹ НПЛ, с. 376.

⁷² Пресняков А.Е. Указ. соч., с. 318.

⁷³ В Описи архива Посольского приказа 1626 г. упоминаются тексты двух не дошедших до нас договоров Андрея Олъгердовича с Дмитрием Донским (Опись архива Посольского приказа 1626 г. М., 1977, ч. 1, с. 34-35, л. 5—5 об.).

⁷⁴ ПСРЛ, т. XV, вып. 1, стб. 138.

⁷⁵ Smolka S. Op. cit., s. 103—104.

⁷⁶ ПСРЛ, т. XV, вып. 1, стб. 138.

⁷⁷ Smolka S. Op. cit., s. 103.

⁷⁸ См., например: Kolankowski L. Op. cit., t. I, s. 15, 19—20.

⁷⁹ Повести о Куликовской битве, с. 59—60.

⁸⁰ ПСРЛ. СПб., 1910, т. XXIII, с. 125.

⁸¹ Там же. М.; Л., 1949, т. XXV, с. 202.

⁸² Бегунов Ю.К. Об исторической основе "Сказания о Мамаевом побоище". — В кн.: "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла. М.; Л., 1966, с. 513—516.

⁸³ Салмина М.А. "Летописная повесть" о Куликовской битве и "Задонщина", — В кн.: "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла, с. 346—349.

⁸⁴ Повести о Куликовской битве, с. 31.

⁸⁵ ДДГ, № 6, с. 22.

⁸⁶ ПСРЛ, т. XV, вып. 1, стб. 138.

⁸⁷ Там же, т. XXV, с. 234, 237.

⁸⁸ Как правитель Северской земли Дмитрий Корибут выступает в рассказе о событиях феодальной войны в Великом княжестве Литовском в 1381—1382 гг. в "Origo regis" (Там же, т. 35, с. 116).

⁸⁹ Грамоти XIV ст., № 61, с. 118; Paszkiewicz Н. О genezie..., s. 103.

⁹⁰ SCR. t. II, s. 604.

⁹¹ Наиболее подробный анализ всех имеющихся источников дан в неоднократно упоминавшейся выше работе Смольки (Op. cit., s. 90—91, 106—108); см. также: Paszkiewicz Н. О genezie..., s. 75—99.

⁹² Codex diplomaticus Prussiae. Konigsberg, 1848, t. III, № CXXXIV.

⁹³ Codex diplomatyczny Litwy. Wroc'aw, 1845, s. 55—56.

⁹⁴ Smolka S. Op. cit., s. 108.

⁹⁵ ПСРЛ; т. 35, с. 62, 85, 111, 115.

⁹⁶ Boldt F. Der Deutsche Orden und Littauen, 1370—1386. Konigsberg, 1876, S. /16.

⁹⁷ Иное решение предложил Смолька, указавший, что в "Летописце Быховца" — одном из поздних памятников белорусско-литовского летописания — вместо "Гунстын" читалось "Либестын", т.е. Либенштейн (ПСРЛ. СПб., 1907, т. XVII, стб. 502). По мнению исследователя, здесь был использован источник более ранний, чем общий протограф известных нам белорусско-литовских летописей (Smolka S. Op. cit., s. 132—133). Однако текстологическое изучение "Летописца Быховца" не подтвердило предположения об использовании его составителем какого-то особо древнего источника (Чамярыцкi В.А. Указ. соч., с. 168—169). Загадку появления имени Либенштейна у Быховца следует искать в иной плоскости. Уже в 1832 г. И. Фойгт отметил, что в 1380 г. комтуром Остроды был не Гогенштейн, а Либенштейн (Voigt J. Geschichte Preussens. Konigsberg, 1832, t. V, S. 361). Труд Фойгта был, несомненно, хорошо известен Т. Нарбуту, издававшему "Летописец Быховца" в 1846 г. Думается, что издатель, известный своим вольным обращением с историческими текстами, подправил публикуемый источник, приведя его в соответствие с очередностью смены комтуров в Остроде.

⁹⁸ Smolka S. Op. cit., s. 133.

⁹⁹ ПСРЛ, т. 35, с. 116.

¹⁰⁰ Там же, т. XV, вып. 1, стб. 139.

¹⁰¹ Повести о Куликовской битве, с. 30.

¹⁰² Там же, с. 38.

¹⁰³ Там же, с. 58.

¹⁰⁴ Подробный разбор этих сообщений см.: Бегунов Ю.К. Указ. соч., с. 507—508, 509.

¹⁰⁵ Греков И.Б. Указ. соч., с. 134-135.